Практическая польза вещи не требует объяснения, но оказывается, что пользе может сопутствовать и некоторое эстетическое переживание. Некоторые предметы могут вызывать симпатию, даже пристрастное эмоциональное отношение к ним. Между человеком и предметом могут быть глубокие эмоциональные связи: любовь к креслу, напоминающему о какой-нибудь семейной традиции, фуражка как память о службе в армии и т.п. Значение некоторых личных вещей и даже мира вещей переходит границы их потребительского смысла.
Мы редко воспринимаем предметы обособленно: ведь они образуют обычно группы, комплексы или так называемую предметную среду. И эта среда имеет иногда свою очень определенную характеристику. Вспомним хотя бы комнату гоголевского Собакевича или
Плюшкина, кабинет гончаровского Обломова. И стены, и вещи, да и само объединяющее их пространство носят отпечаток личности человека, места, времени.
Когда мы видим в выставочной витрине громадные щипцы прошлого века, которыми кололи сахар, то в нашем представлении всплывает обернутая синей бумагой сахарная голова, стол в трактире с громадным чайником, сияющий медью самовар.
Многие хорошо знакомые нам вещи имеют своих далёких предков. Какую удивительную эволюцию пережили стулья и кресла — необходимая принадлежность быта.
Инкрустированное египетское кресло превратилось у древних греков в строгое конструктивное сиденье. Это сиденье по прошествии веков приобрело пышность барокко, а затем сложность и изысканность рококо с его непременной позолотой, тончайшей резьбой и белым левкасом.